-61-
белья, она же и баня. Человек раздевается в предбаннике, затем моет собственное белье, а затем моется сам. В предбаннике устроены паровые сушильные шкафы, разделенные перегородками так, что каждый нижний чин может повесив свое белье, запереть его“.
„Баня-прачечная оказалась очень практична… При каждом моем посещении я заставал баню полною парода».
Затем устроены были еще прачечные-бани и число их к 1-му января 1904 года достигло цифры 6; испытания сушилен показало, что белье, хорошо выжатое, поспевало высохнуть в 20 минут.
В 1900 году газовое освещение казенных зданий было приспособлено к ауэровским горелками.
Большое участие принял С. О. в вопросе об изготовления сапог в портовой сапожной мастерской.
„Вникнув в это дело с самого начала моего поступления, я нашел, что машинная работа, при которой вся подошва держится исключительно на гвоздях, решительно не подходит к казенному товару. Кроме того, оказалось, что морское министерство на сапожный товар предъявляло более низкие требования, чем армия. Вследствие этого товар забракованный в армии сдавался во флот. Оказалось еще, что в армии сапог отпускают с подошвой и особой подметкой, а во флот подошва не положена».
„Способ выделки сапог были переменен по моему распоряжению, а ходатайство мое о повышении требований, предъявляемых сапожному товару, и об отпуске дополнительной подметки установлены адмиралтейств советом по представлению его высокопревосходительства управляющего морскими министерством».
Затем при С. О. был устроен мясной склад для морских команд Кронштадта, мясо доставлялось мороженое из Сибири и расходовалось затем с большою экономией в командах; из мясного склада предоставлено было право брать мясо всеми чинам морского ведомства (по 8 к. фунт), но только целыми тушами.
„Это неудобство было предметом обсуждения в комиссии, и хотя она вполне сочувствовала мысли дать некоторые удобства офицерам, но, опасаясь вырезывания лучших кусков, решительно отказалась открыть продажу мяса на выбор».
Кроме устройства мясного склада, С. О. улучшили хлебопечение для морских команд; при помощи особой комиссии врачей предприняли они целый ряди испытаний с варкой щей, желая достичь лучшая вкуса этого, почти единственного, кушанья на судах и в казармах.
В приказе, отданном по этому поводу, говорилось.
„Веками сложился предрассудок, что варку командных щей, предназначенных к раздаче в 10 ½ —11 час. утра, следует начинать в 2 —3 часа ночи. Вслёдствbе такого порядка приготовление щей делалось без офицерского надзора, что и вело к другого рода предрассудкам, от которых мясо попадало не в те рты, в которые назначалось».
„ Отсутствие офицерская надзора ведет также к дурному качеству приготовляемой пищи. По случайности у одного кока щи получались хорошие, у другого дурные. Коков подвергали взысканиями, но тут нужно не взыскание, а —наука. Нельзя требовать от человека, чтобы он знал то, чему его не учили, и трудно рассчитывать, что офицер покажет коку как готовить щи, если он сам этого не знает.
Затем в приказе же объявлялась инструкция для варки щей.
Поднял С. О, и больной вопрос в Кронштадте о водоснабжении; после ряда административных взыскании за беспорядок,
-62-
общество кронштадтских водопроводов пошло на соглашение с городом и морским ведомством, и дело было почти налажено.
„Доклад по сему предмету, пишет С. О., удостоился общего одобрения его высокопревосходительства, управляющего морским министерством, но начальник главного управления кораблестроения и снабжения, вице-адмирал Верховской был категорически против него. Первоначально он хотел понизить годовой платеж с 20 т. р. на 16 т. р., но так как на это общество не согласилось, то хотел отобрать от общества питание мастерских водою, а затем решил, что самое лучшее сделать свой собственный водопровод для морского ведомства».
„Дело перешло к юрисконсульту морского министерства, который нашел полезным улучшить договор, введя большее обеспечение для правительства, общество кронштадтских водопроводов, уступив на одних пунктах, ввело другие, на которые город не согласился, и таким образом все дело расстроилось, и Кронштадт остался при своем прежнем водоснабжении из пролома, где при восточных ветрах вода бывает крайне мутная, а при некоторых других условиях идет вода из гаваней, которая загрязняется со стоящих в гаванях, в большом количестве судов“.
„Вопрос о снабжении кронштадтских морских команд хорошей питьевой водой есть вопрос первостепенной важности, и я был весьма счастлив, что, председательствуя в комиссии из представителей города и морского ведомства, сумел помирить разнообразные интересы… Тем не менее дело не осуществилось, о чем нельзя не пожалеть самым искреннейшим образом».
Большое внимание оказал С. О. за время управления Кронштадтским портом и положению портовых мастеровых и рабочих: он считал, что прослуживший на заводе 30 лет рабочий должен получать не единовременное noco6ие в 1200 рублей, а пенсию.
„Человек так создан, писал С. О., что, когда внезапно в руки к нему приходят крупные суммы, к которым он не привык, то неизбежно начинаются крупные расходы на неотложные до крайности нужды, и не успеет он дать себе ясного отчета о том, что происходит, как половины денег уже не окажется. За службу надо выдавать пенсию, а не единовременное пособие — это сознается всеми нациями и всеми ведомствами, и желательно, чтобы мастеровому, прослужившему продолжительный срок в порту, предоставлена была возможность получить пенсию».
„Полагаю, писал он далее, что дело назначения пенсии взамен единовременных выдач можно провести законодательным порядком, и уверен, что пенсия будет служить лучшей приманкой для службы в казенных адмиралтействах».
„Кроме льгот пенсионных, нужны еще и другие льготы для удержания хороших мастеровых. Частные заводы дают большее вознаграждение, чем казенные, и темь переманивают к себе хороших мастеровых. Казенные адмиралтейства должны привлекать людей. постоянством заработка. Если мы будем людей то нанимать, то рассчитывать, то хорошие люди, при сравнительно малой зарабочей плат, не удержатся».
„Бывали неоднократно случаи в Кронштадтском порту, что деньги на рабочую силу расходовались в начале года несоразмерно с общей ассигнованной суммой, и к концу года приходилось рассчитывать рабочих. Такая мера крайне тяжела рабочему».
„В 1900 году, еще летом, я убедился, что денег на рабочую силу будет недостаточно для удержания людей на работе до конца года. Я обратился с просьбой о дополнительном ассигновании, ссылаясь на вышеперечисленные мотивы. Между тем, главное управление
-63-
кораблестроения и снабжений отчислило часть сумм из Кронштадтского порта в порт Императора Алексадра III и Гельсингфорс. Очевидно, главное управление совершенно не признавало важности удержания рабочих на работе. К счастью, делу помог его высокопревосходительство управляющей морским министерством, который дал требуемую сумму и тем позволил сохранить людей на работе“.
„На 1901 год я распорядился совершенно иначе, а именно, с осени 1900 года объявлено было, что большого приема на работу в феврале и марте не будет; затем все деньги на рабочую силу распределены были по месяцами, с расчетом на то, что в феврале и марте будет сделан некоторый избыточный прием, а затем в май, июне и июле некоторые добровольно уйдут на другие работы, более прибыльные».
„Сделанный главными бухгалтером Бернардом расчет вполне подтвердился, и в течение всего года порт принудительно никого не уволил. Между тем, флот поспел к выходу в море раньше, чем когда-нибудь, и учебные отряды начали кампанию в первых числах мая. К 12 мая все суда были в кампании.
К числу льгот, которыми можно удержать людей в порту, С. О. относил и отпуски рабочих, с правом по возвращении поступить на работу.
“Эту льготу», говорится в отчете, „ввел я по своей инициативе. В прежнее время рабочий, желавший поехать в деревню на летние и осенние месяцы, опасался это делать, ибо не имел уверенности, что его вновь примут на работу. По возвращении могли в течение нескольких недель отставить его без работы и следовательно голодными. Между теми, увольнение его было полезно, чтобы сбавить число рабочих на время, когда количество ремонтных работ не столь велико. Увольняли силой другого, которому не нужен отпуск, тогда как тот, которого устроило бы увольнение, оставался на работе из опасения потерять место“.
„Введенное правило об отпусках приносит еще и другую пользу, оно дает рабочему возможности поддерживать связь с деревней. Рабочий при этом иногда оставляет в деревне детей, отчего они здоровеют, тогда как в городе они не доростают и из них выходят хилые и слабые люди».
„Введением отпусков люди получили льготу, которую они очень ценят и которая служит приманкой для казенных адмиралтейств. Человечное онтошение к рабочим вознаграждается сторицей успешностью самих работ. Большая ошибка думать, что нужно рабочего как можно больше жать, и что, чем меньше заработная плата, тем дешевле обходится работа. Мое искреннее убеждение в том, что с дешевыми рабочими изделия получаются дорогие, а что при отсутствии постоянного заработка в казенных адмиралтействах и дешевых зарабочих платах, мы сведем дело к тому, что в казенных адмиралтействах будут находиться лишь те, которых по неискусству никто на вольную работу не берет“.
Стоял С. О. и за изменение существующих законоположений о предельном возрасте рабочих.
„Оставление сверхвозрастных допускается лишь с разрешения управляющего морским министерством», пишет С. О.; „за своевременным увольнением сверхвозрастных зорко следит главное управление кораблестроения и снабжений, и каждое оставление сверхвозрастного сопряжено с перепиской неприятного свойства. Между тем, для казны невыгодно суровое применение закона о предельном возрасте. Многие мастеровые, стоящие на станках в 65 лёт работают не
-64-
менее старательно и искусство, чем 40-летние рабочие. Был случай, что человек, уволенный по предельному возрасту, пошел на лед и застрелился. По общим отзывам, это был человек с золотыми руками для работ на станке; но, кроме своего станка, никакого другого дела он не знал и лишил себя жизни с отчаяния, что не заработает на харчи для себя и своей семьи».
„Докладом от 5 февраля 1900 г. за № 2222, я просил управляющего морскими министерством изменить закон о предельном возрасте и теперь, вникнув еще более в этот вопрос, я нахожу крайне необходимыми, чтоб он был пересмотрен, и чтобы в этом отношении портовому начальнику было дано больше прав».
Затем при С. О. проведена была реорганизация портовых школ и объединение их в одной пятиклассной; устроены были вечерние классы для указателей, и, наконец, учреждена целая школа для подготовки последних.
При С. О в 1900 г. произошла и реорганизация школ артиллерийской и минной: обе они были переформированы в учебные отряды, под начальством контр-адмиралов; увеличите флота постройкой новых судов вызвало потребность в усиленном приготовлении специалистов. По отчету С. О. видно, что с 1898 г., в течение 3-х лет, последовало увеличение числа специалистов, почти на 100%, с 2014 человек на 3963.
Не забывался С. О. и офицерском составе—адмирал принимал особенно деятельное участие в организации сообщений по различным специальностям, нередко выступая сам, как лектор.
По его инициативе урегулирован был и вопрос о лекциях в морском собрании: обыкновенно они велись только великими постом, очень спешно, чтобы закончить все к Пасхе; С. О. испросил разрешите начинать чтение лекций еще до Рождества и распределял их равномерно в течение всей зимы; ему принадлежит и инициатива прений после сообщений.
„Еще моим предместником», говорит он в отчете, „предполагалось организовать прения после лекций, но дело это не устраивалось только потому, что не было председателя. Без председателя прения никогда успешно не пойдут, а потому я на каждую лекцию избираю председателя по специальности, а в некоторых случаях председательствую сам. При таких условиях прения обыкновенно бывают достаточно интересны, позволяя слушателями пополнить пробелы, неизбежные во всяком чтении, и вместе с сим услышать мнения других лиц, заинтересованных в этом же предмете».
При С. О. приступлено было к постройке грандиозного кронштадтского собора, закладка которого происходила в Высочайшем присутствии 9 мая 1903 года.
——
Таков был С. О. как администратор, таковы были его многочисленные дела перед войной, но, не смотря на обилие работы, он не был его удовлетворен.
Биограф С. О., в статье посвященной памяти адмирала, говорит о своем посещении Кронштадта в 1903 году следующее.
„Летом прошлого года я в последний раз гостил у него в Кронштадте. Он показывал мне созданные им в покинутом бассейне парки, строящийся там же новый собор, реформы в продовольствии и расположении морских команд, рассказывал о введенных, им рациональных способах приготовления пищи и т. д. Я имел случай видеть и здесь, как строго и бережно было распределено его время между различными отраслями его административной деятельности и его самостоятельными занятьями, как день за днем проходил в живой, плодотворной работе. Но общее мое впечатаете было
-65-
то, что, несмотря на внешний почет и на материальные удобства его положенья, он жаждал более непосредственного применения своих сил и знаний».
„В то время грозовые тучи на Востоке уже скоплялись, и для непосвященного в государственные тайны наблюдателя, столкновение с Японией казалось неизбежным. Я спросил Степана Осиповича, есть ли надежда видеть его во главе наших морских сил на Востоке? „Меня не пошлют»—сказал он—„пока не случится там несчастия, а наше положение там крайне невыгодно
——————-
Наступил 1904 год…
Судьба, казалось, хотела порадовать С. О. напоследок: в январе 1904 г. вопрос о непотопляемости, которому С. О. посвятил лучшие годы своей жизни, получил права гражданства, в минном офицерском классе начались лекции по этому важному отделу военно- морского дела; затем 16-го января С. О., как и всегда успешно, прочел свою последнюю лекцию в морском собрании „о двойственных течениях в проливах и об особенностях Лаперузова пролива».
Не подлежит сомнению однако, что С. О. не очень радовался этим успехам; он ясно сознавал неминуемость войны и конечно, поставивши себе в жизни девиз слова „помни войну», хотел принять в ней непосредственное участие: он живо интересовался доходившими с Востока сведениями о состояли эскадры, о ее готовности к войне и…. не мог не болеть за нее, ясно представляя себе ее горькую участь.
О том, что адмирал сознавал неминуемость войны, сохранилось два свидетельства: одно воспоминание офицера, другое документальное письмо самого адмирала.
22-го января в Кронштадт прибыль, только что вернувшийся с эскадры Тихого океана, лейтенант Р., и, расписавшись в штабе порта, отправился в экипаж, где заявил о своем желании получить после трехлетнего плавания отпуск: однако в экипаже он узнал, что собираются сведения о желающих ехать на эскадру Тихого океана, узнал он и о возможности войны в Японией; ехать на войну лейт. Р. хотел, но ехать на эскадру в мирное время, после трехлетней службы на ней, было не совсем приятно, и он решить обратиться к адмиралу Макарову, рассказать ему свои незадачи и просить совета, как поступить.
Пользуясь правом только что прибывшего офицера представиться главному командиру, лейт. Р. явился утром 23 января адмиралу Макарову и чистосердечно рассказал свои сомнения, прибавив, что в случае мира ехать бы не хотел.
Адмирал задумался и затем серьезно ответил: „Война будет наверно, поэтому если вы искренно хотите ехать, то сейчас же подайте мне рапорт, а я прикажу вас включить в первую голову и отправляйтесь».
Несмотря на категоричность заявления адмирала, лейт. Р. замялся: „ну, а если войны не будет, ваше превосходительство», сказал он, „я снова буду плавать 3 года?»—Адмирал подумал, улыбнулся и ответил: „тогда пишите мне письмо, я вас вызволю оттуда, а теперь там очень, очень нужны офицеры», и адмирал отпустить лейт. Р.: последний подал рапорт о переводе на Восток и в тот же день, расписавшись в штабе порта о своем выбытии на Восток в той же графе, где расписывался накануне о прибытии, уехал в Петербург, а оттуда в Артур, куда, конечно, не успел доехать до начала военных действий.
Другим свидетельством проницательности адмирала и сознания им горькой действительности, ожидавшей нашу эскадру Тихого океана, является его письмо к адмиралу Авелану от 26-го января 1904 года.
-66-
Вот, что он писал:
„Милостивый Государь, Федор Карлович!
„Из разговоров с людьми, вернувшимися недавно с Дальнего Востока, я понял, что флот предполагают держать не во внутреннем бассейне Порт- Артура, а на наружном рейде. Если это так, то в непродолжительном времени будут израсходованы все запасы угля, и тогда флот обречен будет на полное бездействие».
„Пребывание судов на открытом рейде даете неприятелю возможность производить ночные атаки. Никакая бдительность не может воспрепятствовать энергичному неприятелю в ночное время обрушиться на флот с болышим числом миноносцев и даже паровых катеров. Результат такой атаки будет для нас очень тяжел, ибо сетевое заграждение не прикрывает всего борта, и кроме того у многих наших судов совсем нет сетей“.
„Пребывание судов на большом рейде Порте-Артура потребует усиленной бдительности каждую ночь. Придется высылать дозорные суда и тем не менее стоять на чеку в ожидании минной атаки. Появление каждой случайной шлюпки будет вызывать тревогу, и ночи будут по преимуществу беспокойные. Это общее мнение, что ожидание минной атаки крайне утомляет экипажи судов и ослабляет его нравственные силы“.
„Если-бы японский флот тоже не имел закрытых рейдов и обречен был на пребывание в полном составе у открытого берега, то наша тактика должна бы заключаться именно в том, чтобы в первые даже ночи после разрыва сделать самое энергичное нападение па флот. Японцы не пропустят такого бесподобного случая нанести нам вред. Я даже думаю, что надежда ослабить наш флот ночными атаками была одна, из причин объявления войны. Будь у нас в Порт-Артуре большой внутренний рейд, из которого эскадра может выходить во всякую минуту, японцы не так легко решились бы на объявление войны».
„По видимому существуют, три причины, по которым не хотят держать наш флот во внутреннем бассейне:
1) Теснота самого бассейна.
2) Невозможность выйти целою эскадрою сразу.
3) Возможность, потопив судно, преградить выход».
„Как бы не было тесно в Порт- Артуре, все-же корабли можно швартовить и затем путем практических упражнений npиyчиться к скорому выходу. Полагаю, что при навыке, когда погода благоприятная, большие корабли будут выходить не позже, чем 20 минут один после другого, и не вижу опасности выходить по отдельности. Говорят, что неприятельский флот может подойти „к выходу и будет уничтожать корабли по мере выхода их. Этого я себе представить никак не могу, ибо неприятель в это время будет находиться под огнем береговых батарей, а каждый новый корабль выходя усилить огонь этих последних».
„Что касается возможности заградить выход нашему флоту, потопив при входе какой-нибудь пароход, на подобие тому, как сделали американцы в С.—Яго, то такая операция не столь легко исполнима, и кроме того, Порт-Артур богат землечерпательными приспособлениями и, следовательно, если не удастся в скоромь времени поднять или разорвать утопленный корабль, то можно прокопать проход вдоль него».
„Вполне понимаю, что пребывание флота на внутреннем рейде Порт- Артура есть зло, но еще большее зло стоянка на большом рейде, с огромным расходом угля, с крайним утомлением команд и возможностью больших потер от минных атак неприятеля».
„Из двух зол надо выбирать
-67-
меньшее, а потому я бы считал, что благоразумие требует держать не занятый операциями суда флота во внутреннем бассейне Порт-Артура, уменьшив расход угля до минимума прекращением электрического освещения и др. мерами».
„Если мы не поставить теперь же во внутренний бассейн флот, то мы принуждены будем это сделать после первой ночной атаки, заплатив дорого за ошибку “.
„Прошу ваше превосходительство принять уверен в совершенном моем уважени и искренней преданности. С. Макаров».
Приводя это бессмертное письмо следует нарисовать и обстановку, которая позволит по справедливости оценить это вмешательство С. О. не в свое дело: главный командир Кронштадтского порта, ведавший в то время одним Кронштадтом *) пишет управляющему морским министерством письмо, в котором дает советь, как поступить с эскадрой, находящейся в Порт-Артуре в руках своих адмиралов; по меньшей мере поступок смелый, а если прибавить, что адмирал Макаров бы старше и адмирала Авелана, и адмирала Рожественского, не очень то признававших его заслуг в военно- морском деле, то поступок мог показаться и назойливыми; что на письмо его посмотрят именно такими образом, адмирал Макаров вряд ли сомневался, и, посылая все же его, он, конечно, приносил в жертву пользе дела свое большое самолюбие.
Впрочем, может быть, у него теплилась еще в душе надежда, что в Петербурге отнесутся к его совету так же, как, когда то, в 1877 году, помог ему, еще молодому неизвестному лейтенанту, Августейший Генерал-Адмирал Великий Князь Константин Николаевичи.
Но в 1904 году люди были другие,
*) С началом войны главный командир Кронштадта был назначен вместе с тем начальником обороны всего Балтийского моря
письму С. О. хода не дали, и в Порт- Артуре все сбылось так, как писали адмирал; вина в этом, конечно, лежит не на нем, и можно сказать только, что история никогда не забудет светлого примера исполнения долга, преподанного С. О настоящему и грядущему поколениям этим поступком.
———————
Таковы были действия адмирала Макарова в момент объявления войны: как видно, судьба воспрепятствовала ему и на этот раз воспользоваться ясно сознаваемыми его светлым умом принципом внезапности.
Дальнейшие действия С. 0. были но менее замечательны и навсегда останутся поучительными примером, как должен поступать каждый военный человек в минуты испытания Родины: он жаждет попасть на войну, и 1-го февраля получает извещение о назначении командующими флотом Тихого океана и главными командиром портов Тихого океана.
Лучшего выбора среди русских моряков сделать было и нельзя.
Образ С. О. рисуется нам, как идеал морского офицера: отличный моряк, штурман, хотя и не специалист, но минер и артиллерист, и притоми далеко незаурядный по обеими специальностям, заставляющий о себе говорить и с собой считаться, С. О. совмещает в себе и большие знания по той отрасли, которая пренебрегалась флотом вплоть до бедственной войны 1904—5 г.г.—он был и военными тактиком: посреди своих обширных научных и технических работ, он находили время, по его выражению, „вспоминать о главной задаче, которую должны преследовать все чины, служащие на военном флоте, а именно, приготовить корабли к войне, и при решении вопросов, иметь в виду, что мир, не вечен, что не для мирного плавания делаются все расходы, сопряженные с содержанием флота, и что если на корабле забывают и о войне и плавают
-68-
исключительно при условиях мирных, то этим не исполняется та цель, для коей корабли отправляюсь в море».
С. О. не сказом, а показом доказал, что он действительно стремился на войну: еще до выхода приказа об его назначении, он 4-го февраля покидает Петербург, чтобы никогда, в него не возвращаться.
Кронштадт, в котором протекли последние годы жизни С. О., провожал его с сердечностью; перед подъездом дома главного командира и по пути его следования собраны были морские команды, с которыми адмирал прощался в следующих трогательных выражешях:
«Спасибо, братцы», говорили он, „что собрались проводить меня. Там началось жаркое дело. Нужны люди— пойду и я. В переживаемые минуты нужно поддерживать друг друга, и я еду туда».
Вся Россия, потрясенная несчастным началом войны, с надеждой смотрела на адмирала: со всех сторон приходили телеграммы, приветствовавшие его назначение.
„Верим», говорилось в одной из них, „что имя ваше, столь известное не только в нашем дорогом отечестве, но и далеко за его пределами, будет страшно коварному врагу, а для нас русских будет славно, как имя народного героя».
Адмирал ехали в Артур в простом Сибирском экспрессе; когда в Петербурге ему предложили экстренный поезд, он от него отказался: „помилуйте», сказали он, „теперь главное, надо перевозить войска без замедления, а я со своим экстренными поездом испортил бы ими весь график». И они удовольствовался вагоном первого класса, в котором для него было отведено двойное купе с письменными столом и пишущей машинкой, весьма удобной во время тряски вагона на ходу; вагон этот был предоставлен ему от самого Петербурга.
Вместе с С. О. ехали приглашенные им в Артур помощники: капиталы 2 ранга Васильев и Шульц, лейтенанта Кедров, инспектор по механической части Линдебек, корабельный инженер старший судостроитель Вешкурцев и полковник генерального штаба Агапеев, кроме того ехал и морской врачи Филиппенко.
О пребывании С. О. в Москве сохранились весьма интересный воспоминания 1) его товарища по выпуску Г. X. Б., который, узнав, что адмирал в Москве, целый день его разыскивал и успел увидать только перед самыми отъездом, почему и проводил его до первой остановки от Москвы, ст. Серпухов.
Перед отходом поезда собравшаяся на платформе немногочисленная публика ждала появления адмирала и кричала „ура». Адмирал очень этому «удивлялся и окружающим на силу удалось убедить его показаться публике хоть на минуту в дверях вагона, что он и сделал перед самым третьим звонком.
„Вообще», пишет товарищ С. О., „он меня не мало поразил своим спокойствием: казалось, он ехали на самое обыкновенное дело. День в Москве, исключая краткой поездки в город, где он побывал и в Иверской часовне, был им весь проведен за письменной работой в своем вагоне на запасном пути близи Курского вокзала».
„Понятно, что при данных серьезных обстоятельствах войны я ему не задавал никаких вопросов, на которые он бы мог затрудниться ответить, и наш разговор имел предметом одни лишь опубликованные известия и его общие взгляды на способы ведения войны».
1) Вице-адмирал Степань Осипович Макарова. Поминки по нем. Издание старого его товарища Г. X В. Москва 1904 г..
Относительно боя „Варяга” и „Корейца” С. О. высказал мысль, что так как корейский нейтралитет не мог быть действительным, т. е., что слабая держава Корея не могла сама заставить его уважать, то роль иностранных военных судов, там находившихся, и особенно союзника-француза, была ясной. Они должны были стать борт о борт, с нашими судами и не допустить их разгрома японцами в нейтральных водах, одним словом, должны были бы заменить отсутствующие корейские силы. Он полагал, что быстроходный „Варяг” оттого не попытался выскочить ночью, что не хотел оставить своего товарища. О „Варяге” он, главным образом, интересовался узнать, на какой глубине он затоплен и есть ли возможность японцам его поднять,—„вопрос”, прибавляет товарищ С. О., „меня очень поразивший и на который в телеграммах указаний не было».
„Поразило меня также, что Макаров расспрашивал меня, когда именно стало в Москве известно о разрыве дипломатических сношений с Японией. Я ему сказал, что узнал о том около 2 час. дня в воскресенье, 25-го января, из продававшегося на улицах газетного прибавления, и он это сведение записал у себя в книжку. Соображал, когда об этом разрыве могли узнать в Порть-Артуре”.
„Касательно починки „Цесаревича” и „Ретвизана” С. О. высказал мысль о починке их кессонами и полагал, что в Артуре к этому уже приступили”.
„В разговоре я как то сказал Макарову, что некоторые английские газеты, после первой минной атаки японцев, писали, что тихоокеанский флот обречен на верную погибель. На это он быстро ответил: „Я погибать не намерен”.
Коснулись мы и командования сухопутными силами моряком, и он говорил, что такое командование он затруднился бы принять на себя, прибавляя, что сухопутные военные могли бы не признавать его авторитета в деле, ему не специально известном”.
С. О. говорил и о своих взглядах на боевые суда—быстроходные и сравнительно небольших размеров; броненосные суда он желал бы видеть такие, которые мало бы возвышались над водой, говоря, что высокобортность, увеличивая вес брони, есть недостаток в боевом отношении; тут же С. О. прибавил, что за непогрешимость своего мнения не стоит и что быть может, по прибытии на войну он, на основании опыта, изменит свой взгляд. 1)
Слишком огромные броненосцы ему не нравились, он говорил, что в них сосредоточено слишком много ценного, стоящего огромных денег, тогда как „при минах—величина судна не есть сила” и тут же привел по английски поговорку: „to many eggs in one basket”—„слишком много яиц в одной корзине”.
На прощанье С. О. передал своему товарищу маршрут своего поезда и просил посылать телеграммы в случае какого-либо выдающегося события, о котором он не мог бы узнать в пути; кроме того С. О. просил сообщать ему выдержками наиболее для него интересное из иностранных газет, что он и исполнял с 23-го февраля.
В Серпухове товарищи расстались, чтоб никогда больше не встретиться.
Путь в Порт-Артур длился 20 дней, но он не был бесплоден: адмирал, при помощи ехавших с ним офицеров, занимался разработкой вопросов, по упорядочению положения флота на Дальнем Востоке; конечно, исправлять во время войны старый ошибки было
1) К сожалению, до сих нор не удалось установить точно, действительно ли С. О. отказался в Артуре от своей идеи о безбронных судах.
-70-
поздно, но адмирал были не такой человек, чтобы даже в крайнюю минуту отчаиваться; и в этой вере в себя, которую он возбуждал среди окружающих его—штаба, офицеров и нижних чинов, была его моральная сила—он, один, уже быль самодовлеющей величиной.
Архив морского министерства сохранил всю переписку, которую адмирал Макаров возбудил по дороге к своему последнему посту, и из нее видно, что наибольшее внимание адмирал обратил на необходимость увеличить состав русской эскадры на Дальнем Востоке; как известно, отряд русских судов находился в это время на пути на Восток в Джибути, и С. О. настаивал на том, чтобы отряд этот продолжал свой путь.
„Отзыв подкреплений», писал он в Петербург, „будет крупными моральными ударом для нас, и покажет то, что не хотим выйти из пассивной роли, между тем как надо сделать все, чтобы перейти к роли активной, и „Бог милостив», может быть, что-нибудь и удастся».
В другом письме, касающемся того же вопроса, он пишешь еще убедительнее: „Если этот отряд, в числе трех судов и семи миноносцев, не может показаться в водах театра войны, то следовательно в таком составе мне никогда нельзя будет выслать отряд для каких либо операций».
„Считаю безусловно необходимыми, чтобы отряд судов следовал на Дальний Восток, иначе это произведет огромный нравственный удар“.
Как известно, требование Макарова исполнено не было: отряд были отозван в Россию.
Не касаясь в подробностях вопросов, возбужденных адмиралом с дороги, надо упомянуть, что он просил переслать в разобранном виде миноносцы в Артур, считал необходимыми снабдить все бронебойные снаряды судов наконечниками его чертежа, просил срочно отпечатать новым изданием и выслать в Артур его книгу „Рассуждения по вопросами морской тактики», наконец, уже н Мукдене, перед наместником, возбудил вопрос о ненормальности командного положения в Артуре и о необходимости подчинить коменданта крепости командующему флотом.
Ни один из этих насущнейших для военного времени вопросов, показывающих чрезвычайную проницательность С.О., не были приведены в исполнение Петербургом, и адмиралу пришлось распоряжаться только имеющимися в его руках средствами, которые были ослаблены выводом трех судов в первую ночь войны: лучшие броненосцы эскадры Тихого океана—„Цесаревич» и „Ретвизан» были вне строя и эскадра состояла всего из 5 броненосцев, большинство которых было старого типа.
Как известно, после получасовой перестрелки 27-го января броненосный отряд вошел в гавань, где и оставался в бездействии вплоть до прибытия адмирала Макарова: крейсерский отряд Порти-Артурской эскадры проявлял большую активность, чем броненосный, но каких-нибудь положительных результатов за это время не достиг.
Таково было положение дел флота, когда 24-го февраля новый командующий флотом прибыли в Артур и поднял свой флаг на крейсере 1-го ранга „Аскольд».
—————-
На крейсере пробита была боевая тревога и адмирал, обходя батареи, расспрашивал комендоров о бое 27-го января, живо интересуясь их ответами; после осмотра крейсера отслужен был молебен и затем состоялся подъем флага командующего флотом: сам адмирал, все офицеры и команда крейсера сняли фуражки и, перекрестившись, провожали глазами подъеме флага—